– Быстрее! – стонал он. – Догонят – и кранты! Выручку отберут!

На бегу Блинков-младший обернулся и увидел редкостное зрелище. Вскочив на сиденье своего кресла, маленький «паралитик» потрясал кулаками, а подросток и еще какой-то мужчина вдвоем пытались его усадить.

– Чудесное исцеление, – хихикнул Витька. – Слышь, Коль, они вроде не гонятся.

– Все равно гони! – заупрямился «одноногий». – Этот поезд мы им испортили, а до другого три минуты. В туалет гони!

– Вот в туалете они нам и накостыляют, – возразил Витька и вдруг бросил ручку. Кресло вильнуло, Блинков-младший еле его удержал. – Извиняться пойду! – крикнул младший попрошайка, убегая назад к «паралитикам».

По вагонам уже объявили: «Осторожно, двери закрываются». Витька бежал и махал «паралитикам»: поехали, по дороге все объясню. В последнюю секунду мужчина придержал готовые захлопнуться двери. Малявка сразу же упал на сиденье и растекся, готовясь «работать», и подросток затащил коляску в вагон. Мужчина еще постоял, дожидаясь Витьку, бесцеремонно подтолкнул его и вошел последним.

– Навешают ему горячих, – убитым голосом заметил «одноногий», провожая взглядом отходящий поезд. – Поехали в туалет, чем так здесь торчать. Хоть разомнусь, а то всю ногу отсидел.

Он впервые признался, что нога у него цела. Блинков-младший понял, что прошел проверку.

Глава XVII. СМОТРЯЩИЙ

Теперь Митек окончательно разобрался в простом и подлом секрете «паралитиков». Подросток и малявка просят, а следом идет дармоед, которому никто бы не подал. Здоровенный, гад! Входя в двери, он нагибал голову. Ясно, почему «одноногий» с Витькой испугались.

– Не туда, влево давай, – скомандовал «одноногий».

Блинков-младший катил кресло к выходу со станции, а слева ничего не было: перрон кончался запертой железной калиточкой. Он остановился.

– Влево, влево! – повторил «одноногий», подпрыгивая на сиденье. Ему было совсем невмоготу.

Калиточка запиралась на обычный засов. Блинков-младший распахнул ее и покатил кресло дальше, под замызганную табличку «Посторонним вход запрещен». Каждую секунду он ожидал, что вот-вот сейчас их окликнет дежурная по станции и будет скандал. Дежурная стояла как раз на их стороне платформы и молча смотрела им вслед, а потом ушла.

Слева, за перилами из стальных труб, тянулся кое-как освещенный серый тоннель. Воняло помойкой. Между рельсов блестели черные лужи. А справа одна за одной пошли железные двери без надписей, не то ржавые, не то покрашенные бурой краской.

– Стой. Помоги, – скомандовал «одноногий», протягивая руку.

Блинков-младший помог ему встать с кресла. Подскакав к двери, ничем не отличавшейся от других, «одноногий» раскрыл ее и ввалился внутрь. По пути он расстегивал поясной ремень. Блинков-младший отвернулся, успев рассмотреть за дверью грязный туалет.

– Сил моих нет! Да помоги же! – застонал попрошайка. Прыгая на одной ноге, он снимал брюки.

Блинков-младший вошел в туалет и подставил плечо. Он уже знал, что увидит. И точно: в широкую штанину камуфляжных брюк «инвалида» была втиснута согнутая в колене нога. Наступив на пустой низ штанины, попрошайка стащил ее и с блаженным оханьем разогнул ногу.

– Отсидел! Так заработаешься, и кранты ноге! На самом деле оттяпают! – пожаловался он.

Кто-то из шапочных знакомых Блинкова-младшего тоже часто повторял «кранты». На ум приходили садовники из Ботанического сада, дворник Женя и школьный охранник. И еще музейный вахтер Илья Ильич. Нет, Илья Ильич любит повторять: «Ерундистика!»… Блинков-младший так и не вспомнил, кто говорит «кранты», да и это казалось неважным. А попрошайка тем временем надел брюки как следует и с довольным видом расхаживал от стены к стене, прихрамывая на разутую ногу.

– А про речевку не врешь? Сам придумал? – спросил он. – С Витькой разучишь?

Блинков-младший еще раз подтвердил, что сам и что разучит. «Одноногий», то есть уже двуногий, выгреб из кармана горсть мелочи, и не успел Митек ничего сообразить, как монеты зазвенели у него в кармане куртки. Ясно, плата за речевку. Добытые враньем нищенские деньги совсем его не обрадовали, но Блинков-младший не стал отказываться. Пусть попрошайки считают его своим.

А двуногий, размявшись и даже попробовав сплясать вприсядку, вдруг спросил:

– Так что ты хотел узнать у Никиты?

Блинков-младший молчал. Как же, станет он выдавать кому попало тайны расследования!

– Я к тому спрашиваю, что, может, встречу его, передам…

– Вот и передайте, что Блин его ищет. Блин – это я.

– А зачем? – не отставал попрошайка.

За приоткрытой дверью прогрохотал поезд. Блинков-младший как будто со стороны увидел маленький полутемный туалет и себя с глазу на глаз с неслабым жуликом. Каменный мешок, теснота: расхаживая, попрошайка задевал его руками. И рельсы в двух шагах, и поезда грохочут. Кричи – не докричишься.

– Никита влип в одно дело, – сказал Блинков-младший, отходя к двери. – Он знает, в какое. И я знаю.

– И что из этого? – надвинулся попрошайка.

– А то, что я еще знаю, как ему помочь!

Попрошайка долго молчал, глядя в глаза Блинкову-младшему, потом отошел и стал приседать.

– Хорошо тому живется, у кого одна нога! И сапог немного бьется, и порточина одна! – беззаботно продекламировал он. – Вот что, Блин: даю десятую часть выручки за два месяца. Больше мы не можем, и так смотрящему половину отдаем.

Придуманная за минуту история об одноногом «старшем брате» ценилась все дороже и дороже.

– Речевку дарю, – ответил Блинков-младший. – Мне Никита нужен.

– В натуре?! Так ты не из-за речевки его ищешь?! – обрадовался попрошайка. – Черт, не знаю я, где твой Никита! Мы с ним столкнулись разок на этой линии, а потом смотрящий нас развел.

Снова какой-то смотрящий… Блинков-младший не стал о нем расспрашивать, боясь показать, что ничего не смыслит в нищенском бизнесе. Емкое словечко. «Смотрящий», значит, смотрит. И разводит попрошаек, если они сталкиваются, как сегодня «одноногий» с «паралитиками». А за это смотрящему отдают половину выручки. В общем, ясно: главарь нищих.

– Хочешь, езжай с нами до конечной, – предложил попрошайка. – Сдадим выручку, и я спрошу, куда смотрящий твоего Никиту поставил.

Блинков-младший согласился. Еще бы! Натерпеться стыда, налететь на детского инспектора Рыбочкину и отступить, когда розыск Никиты приближается к концу?! Не на того напали!

Минут через десять их разыскал Витька. Он выглядел очень довольным и на расспросы «старшего брата» ответил:

– «Паралитики» – тоже люди. Сказал им, что мы только с одного вагона сливки сняли, дал полсотни отступного, и расстались друзьями… Пойдем скорей, и так уже из расписания выходим!

Кряхтя и жалуясь, старший попрошайка снова начал превращаться в «одноногого». Витька поторапливал: по нищенскому расписанию их уже догоняла другая компания «инвалидов». Плохо, если они столкнутся. Те, кто идут первыми, снимут с поезда всю выручку, а вторым будут подавать меньше, и они нажалуются смотрящему.

Катить кресло Блинкову-младшему больше не пришлось. Теперь попрошайничал Витька, а он только переходил за нищими из вагона в вагон.

У этого Витьки с памятью было плоховато. Он путал слова, а на третьей попытке, когда казалось, что уж теперь-то все пойдет гладко, вдруг снова выдал: «Сами мы не местные!» Если поезд уходил прежде, чем Витька успевал перекатить коляску в другой вагон, «одноногий» подзывал Блинкова-младшего и заставлял повторять речевку.

Особенно ему нравилось, что собирают они не просто на протез, а на шведский. «Одноногий» считал это находкой Блинкова-младшего, новым словом в нищенском бизнесе. Во-первых, шведский – значит, дорогой. На него можно долго собирать, и постоянные пассажиры метро не будут посмеиваться, сталкиваясь с побирушками. Во-вторых, когда человек говорит «на шведский протез», значит, он приценился, он знает, что ему нужно и сколько не хватает денег. То есть скорее всего не врет.